В мастерской стояла маслянистая духота, бензиновые пары из открытого капота били по лицу, плавленая резина отравляла воздух как разлитая в море нефть. Йен зафиксировал крышку старенькой Тойоты грязно-синего цвета, потянулся за перчатками. Стоящая рядом с ним сухощавая девица прижимала руки к груди, заглядывая через его плечо не то с опаской, не то с интересом, но явно с таким видом, будто первый раз вообще видит то, что находится под капотом «ее малышки».
Йен присвистнул, нагнулся к изобилию механизмов, покрытым тонким слоем сажи. Замасленной рукой он незатейливо почесал поясницу, задрав темную футболку. Тут девица не вынесла этой дезинформативной тишины.
- Ну что? Ездить будет?
Йен заинтересованно почесал одной ногой другую, копошась над аккумуляторами и фильтрами как над столом, уставленным бутылками из цветного стекла. Химические запахи дурманили его, он вынырнул из-под крышки, отряхнул руки в перчатках с блестящими маслянистыми разводами. Девушка испытующе смотрела на него, покачиваясь на каблучках и поджимая губы.
- Ну?
- За двадцать баксов будет. – Он улыбнулся ей, скинул одну перчатку и провел ладонью по лицу, покрывшемуся нехорошей испариной. Затем двинулся вглубь мастерской, где тихо плевалось радио мейнстримовыми песнями, обошел машину, отечески похлопал Тойоту по металлической заднице с грязным луизианским номером.
- Двадцать?! А что с ней такое? – Хозяйка тоже похлопала свою Тойоту по бронированному крылу и с такой надеждой в глазах, словно нежное похлопывание спасло бы ее от замены запчастей. Йен подкручивал регулятор на радио.
- Вакуумный шланг оплавился, где-то воздух не проходит. – На радио заиграло какое-то индии, безвкусное, безэмоциональное, но это все равно было лучше Сандры. Девушка сама заглянула под капот машины, пытаясь удостовериться в неисправности шланга, но запах ударил ей в нос, и она сморщилась, зажав его ладонью. Йен усмехнулся, не отрывая от нее любопытствующего взгляда. Она вроде ничего, но именно, что только ничего. Он прижал к губам полупустую бутылку с чуть теплой водой, смочил горло. В мастерской было достаточно жарко несмотря на прохладную зиму, рядом с изъеденным молью диваном громко гудел и жарил радиатор.
- И сколько это времени займет? – Девица наконец смирилась с тем, что двадцать долларов покинут ее бумажник, но все равно держалась недоверчиво, хотя к Йену относилась с непрофессиональной теплотой. Йен закрутил бутылку, оценивающе посмотрел на все тот же металлический зад машины, явно давая понять, что эта задница интересует его куда больше, чем задница ее обладательница.
- Завтра уже домой на ней поедешь. Деньги вперед. – Он подозвал ее к себе жестом руки, все так же придерживая в руках бутылку. Его губы влажно поблескивали как и глаза. Девушка покорно обошла автомобиль, приблизилась к нему почти вплотную. В механическом полумраке мастерской на ее лице только выделялись белки глаз да кончик носа.
- Куда деньги?
- Вот в этот карман. – Йен указал ей на нагрудный карман своей жилетки. Она терпеливо расщелкнула кнопку, свернула деньги трубочкой и засунула их в узкий карманчик с неприятным усилием.
- Так хорошо? – Девушка смотрела ему в глаза, застегивая карман. Йен не выдержал и прыснул со смеху, отодвинул ее от себя.
- До завтра. -  Он вырубил радиатор из розетки, гул затих. Разочарованная девица цокнула губами, подхватила сумочку с багажника и бодрым шагом покинула мастерскую. Все это время Йен стоял к ней спиной, разглядывая стену с облупившейся краской. Когда стук ее каблуков затих за поворотом, он развернулся к стереосистеме, сделал погромче U2, заигравших на его волне и отправился к полкам с коробками, в коих покоились десятки потребных и непотребных запчастей.

Йен лениво переставлял коробки и ящики с инструментами, будто собирая какой-то изощренный паззл. При старике, то есть при дяде, здесь был такой идеальный порядок, что можно было с первой попытки определить местоположение корончатой гаечки на семнадцати стеллажах. Когда у Йена из рук выскользнула коробка, а из-под слетевшей крышки, как из уродливого треугольного рта посыпались саморезы и болты, он прикрыл глаза и выдохнул, осаждая гневную волну. Пнул носком кеда покатившиеся по полу детали. Настроение было черным, как сажа на выхлопной трубе. Может, бросить уже все к черту на сегодня? Хватит, хватит на сегодня, можно просто сесть в тачку, в свою или чужую, разложиться на заднем сидении, почитать "New Orleans Daily News", поплеваться, а потом собрать себя по частям, завести с пол-оборота и отправиться в Квартал. Одному? Кажется, в кои-то веки нет.
Чтобы понять, кто зашел в мастерскую, вовсе не обязательно оборачиваться. Потому что Олли всегда таскал с собой эту свою энергетику, гремел ей как рыцарь тефтонского ордена доспехами. Йен принципиально не реагировал на его присутствие - он не был под властью обиды, но все же раздражался каждый раз, когда Оллистер вот так своевольно откалывался от него и пускался в бега. Он, конечно, не его мамаша, чтобы устраивать ему допросы и садить на домашний арест, но это факт как каблуком по яйцам бил - что лучший друг может вот так взять, сесть в тачку и окатить его придорожной пылью. Он, конечно, всегда потом возвращался, как, например, сегодня, но боли в промежности это не убавляло.
- Я бы тоже расстроился, чини какой-нибудь моральный урод мою тачку втридорога.
Он, наконец, обернулся, и не сдержал улыбки, тыльной стороной ладони размазывая пот на лбу. Теперь Йену было куда спокойнее, хотя горький осадок ощущался на языке. Он схватил с полки чуть влажную тряпку сомнительной стерильности, но все же вытер об нее руки, и уже тогда пошел обнять друга. Оллистер был худым и волосатым как вокалист какой-нибудь хевиметаллической группы, ему бы прекрасны подошли микрофон и умение трясти своим хайером над стадом вскинутых "коз". Каждый раз, когда они слушали Deep Purple или Scorpions на стереосистеме Йен напоминал ему об этом, смакуя всплывающие в мозгу картины.
- С тебя причитается. Знаешь, да? - Йен сжал ладонь на его лопатках, провел рукой по мягким волосам и отпрянул. Его кривая улыбка была самым свежим выражением лица за прошедшие три дня. Он открыл дверцу Тойоты и нагло уселся на переднее сидение боком, так что ноги касались грязного дощатого пола. Ожидая, что Олли сядет на диван, Йен уставился на него в терпеливом ожидании.
- Я надеюсь, ты не пропадешь вот так, когда придет время фестиваля? Я все еще хочу стать твоим транком. - Эта мысль странным образом согревала Йена изнутри в период, когда у него не было постоянной и необходимой любви. Таинство связывания двоих в кросс притягивало его, как притягивает замужество одиноких девушек. Но здесь были иные мотивы, более глубокие. Связывание в кросс это не игра в герлфренд-бойфренд, это нечто совершенно иное. Вот эта инаковость играла очень важную роль.

Эта отговорка порядком ему надоела. Дети, дети, конечно, для Олли настоящий Рай Небесный общаться с этими впечатлительными отроками, рассказывать им сказки, одни и те же, ну или чуть отличные от тех,что были в прошлый раз, и…и Йен это прекрасно понимал. Он отвел глаза, уловил свое отражение в зеркале заднего вида, провел рукой по волосам, так и зависнув с ладонью на затылке. Да, разумеется, он прекрасно это понимал, и все же на каждом фестивале, если в эту пору он был гол как сокол и свободен от отношений,  Йен переживал полуболезненные катарсисы и рехабы, напиваясь в барах, слоняясь по улицам с зеленым лицом и щедро размалеванным голым торсом, зачастую босоногий и пьяный до изнеможения. Два раза он просыпался в обезъяннике, еще два раза - у своих девушек, еще два раза - у чужих, и по одному разу, где придется. И хотя вокруг него всегда была толпа, он ощущал себя одним единственным на всей Бурбон Стрит, во всем Французском Квартале, во всем Орлеане, одним, совершенно одним, безоружным перед магией ночи, перед потокосцеплениями новых кроссов, перед теми, кто счастливо смеялся, проливая желтый шартрез себе на майки, или вскрикивал от боли в подвалах тату-салонов, когда им набивали схожие наколки на плечи, на грудь или под лопатками. Йен знал, что даже если остановиться в цветной толпе и начать целоваться со своей спутницей (когда она есть), жадно и нахально упиваясь их временной любовью, чувство подавленности только притупится возбуждением на губах. Не больше.
Он принял коробку из рук Олли, уже зная, что в ней, но изобразил любопытство и повертел ее как новогодний подарок, прочитал надпись еще раз и отложил на соседнее сидение.
- Хорошо, что про них не забывают. Это значит, что они живут там как и всегда, да? – Йен смотрел на него снизу вверх, рукой похлопывая по коробке. Его взгляд менялся с испытующего на сострадательный – он не мог не сострадать Оллистеру, и в то же мгновение не мог с ним согласиться в предыдущем вопросе. Даже если он был в Бостоне, даже если он навещал родителей – неужели так сложно предупредить его, Йена, об этом?
- Хорошо. – Повторил он еще раз, секунду размышляя о том, насколько это бестактно опять вернуться к тебе фестивале после того, как друг упомянул о своих родных. – Хорошо. – Йен издал губами свистящий звук, втягивая в себя воздух. Пальцы его методично постукивали по коленкам, издавая пустой и глухой звук.
- Спасибо за сувенир. – как будто бы он только что осознал, что Оллистер передал ему бутылку настоящего коньяка и не абы какого, но это…черт, безусловно, Йен любил хороший алкоголь и всегда из поездок привозил его разве что не ящиками, но эта бутылка совершенно не успокоила его, чувство благодарности как атрофировалось. Наконец Улисс выжал все свои эмоции и стал сухим, пальцы его сжались на колене, перестав нервно стучать.
- Да, конечно, ты опять занят в Марди Гра. Но, мы уже обсуждали это и не раз, мне казалось, что ты понял, что ты согласен. Я уже приготовил себя морально.
Действительно приготовил. Он только и делал, что готовил, думал о Марди Гра последние несколько дней, когда его голова не была занята карбюраторами и автозвуком. Ну и журналами. Хорошо, и теми новостями, что он слышал от знакомых, скрашивающих его одиночество в полуденный и дневной час. Иногда он просто все бросал, скидывал перчатки с вспотевших ладоней, падал на диван и закрывал глаза. И тогда хрипящая из музыкального автомата синтетика превращалась в гул улиц, и он рисовал фиолетовыми, зелеными красками праздник жизни, своей новой жизни, рисовал себе то, как заключит с Олли эту важную связь, как они будут писать клятву за бутылкой Будвайзера или еще чего. Ну что же…
Какое-то время он смотрел лишь на уровне глаз, взгляд его упирался Олли в ребра как острый локоть в живот. Затем он вскочил с сидения, отодвигая его, решил отвлечь себя занятием. Вернувшись к стеллажам, Йен наклонился и принялся собирать с пола блестящие и мелкие как дробь болты и гайки.
- Рассыпались. – Парировал он незаданный вопрос, закидывая детали в приспособленный для них ящичек.